Основатель знакового российского музыкального проекта SAGE Евгений Толстых побывал в Череповце с концертом, который афишировался только в узкой среде ценителей необычного искусства. Евгений играет на диджериду — духовом инструменте австралийских аборигенов, соединяя традиции туземцев и русской народной песни. Как екатеринбуржец, учившийся на юриста, пришел к такой музыке, почему он не преследует цель доставить зрителю удовольствие и кто ходит на такие концерты, об этом Евгений Толстых рассказал cherinfo.ru во время визита в Череповец.

— Евгений, как бы вы сами определили стиль, в котором играете?

— Я бы сказал, что это традиционная и экспериментальная музыка, то есть музыка, которая заходит в два культурных поля. Традиционная музыка раньше не сильно подвергалась влиянию, потому что не было технических возможностей для этого. Люди находились в творческой изоляции и максимально развивали те инструменты и способы исполнения, которые были им доступны. Сейчас все это подвергается влиянию. Но совсем уходить в эксперимент и ни к чему не привязываться — это быть шариком, который отпустили, и он летит сам по себе. Я же стараюсь, чтобы дерево традиций дышало новым воздухом и росло дальше. В русской культуре мне интересен материал, связанный с внутренними переживаниями. Это не праздничные и хороводные песни, а те песни, которые исполнялись сольно. Например, духовные стихи, былины, балладные песни, в северной традиции — плач.

— Какова техника игры на диджериду? Это физически тяжело?

— Признаюсь, что я не могу играть в чистом виде, как аборигены Австралии. Да мне это и не нужно. Там музыка более направлена на действие (танец, подпевание и так далее) и диалог внутри небольшой группы людей, племени. Они с помощью музыки, аутентичного пласта своей культуры, сохраняют единство. У музыканта, играющего в режиме концерта, такой задачи нет. Он создает атмосферу единения не через действие, а через восприятие. Концертная форма подразумевает законченность.

— Что за инструмент диджериду?

— Настоящий австралийский диджериду очень сложно устроен — не с точки зрения формы, а с точки зрения своих акустических свойств. Разные породы деревьев по-разному звучат, у них разный накал. Эвкалипт, из которого традиционно делают диджериду, дает очень глубокий теплый звук. Ты его чувствуешь живьем. Бывают диджериду с более толстыми и менее толстыми деками. Аборигены находят деревья для диджериду в природе. Выбирают эвкалипт, потому что термиты сами выедают внутренности этой древесины, нужно просто найти пустое дерево. Убирать сердцевину руками очень сложно, если дерево не пилить. Часть мастеров делают диджериду из двух половинок, которые потом склеивают, но в традиции он должен быть цельным. У цельных есть своя акустическая особенность: они более «кругло» звучат. Мой диджериду сделан в России из клена, срубленного на южном Урале. Традиционная форма диджериду напоминает извилистый длинный рог. Что касается сложности исполнения, то бывает, что выносливый и физически сильный человек будет достаточно быстро уставать от диджериду, а человек некрупной комплекции будет чувствовать себя комфортно, если знает как играть. Игра на других духовых инструментах может быть более утомительна за счет того, что там много мелкой моторики. Здесь просто дыхание за счет диафрагмы. Если научиться, то ничего тяжелого.

— Вы юрист по образованию. Как вы пришли к музыке и к этому инструменту?

— Я играю на диджериду десять лет, это немного, но достаточно, чтобы начать создавать свой стиль. Раньше я занимался гитарным роком, потом был период, когда я вообще не занимался музыкой. Это был то ли отдых, то ли кризис. Во время этой остановки я понял, что многое из того, что сейчас делается в музыке — это повторы повторов. Популярные сегодня стили через 10—15 лет могут прийти в упадок, нужны будут новые формы, новые парадигмы. У знакомых я увидел диджериду и человека, который на нем играет. Это было низкочастотное продолжительное исполнение, звук не пропадал, а поддерживался циркулярным дыханием. Это, кстати, одна из особенностей диджериду. Мне стало любопытно, вскоре я стал этим заниматься серьезно. У меня музыка всегда стояла впереди, но в какие-то моменты жизни я понимал, что заниматься только музыкой невозможно. Я учился на юриста (и немного поработал в этом качестве), но посещал в вузе в основном предметы, которые мне были интересны. Наша образовательная система устроена таким образом, что в тебя валят очень много информации, хотя целесообразна лишь ее часть. Вот я занимаюсь музыкой, но ведь это не значит, что я должен заниматься всей музыкой в мире. Однако сейчас я понимаю, что в целом все устроено достаточно справедливо: когда ты начинаешь делать действительно интересную музыку, у тебя появляется и возможность жить ей. То, что я стал делать, стало выходить за рамки среднего уровня. Я почувствовал, что что-то изменилось внутри, появилась музыка, которую я хотел слышать.

— Не было желания получить музыкальное образование?

— В детстве я посещал музыкальную школу, но на меня там слишком сильно давили. Невозможно учиться музыке, которая тебе непонятна и неинтересна. Если нравится рок или джаз, то почему не учат человека именно этим стилям? У нас ученику часто говорят: «Преподаватель этого инструмента занят, а вот у этого больше часов, иди к нему». Занятия искусством упираются в бюрократию, хотя они, особенно на первых порах, должны быть очень свободны. Попасть в школе к «своему» преподавателю — большая удача. Мой преподаватель в какой-то момент поняла, что скрипка мне неинтересна, она посоветовала преподавателя пения. Я ребенком пошел к этой женщине, она воспитывала классных певцов в академической традиции. Она мне многое дала и дала уверенность, что этим можно заниматься. Поступать в консерваторию мне не захотелось, так как я увидел все эти конкурсы, экзамены, соревнования, формальные рамки. А для меня музыка — это очень открытый мир, где я не могу ни с кем соревноваться, кроме собственного идеала.

— Вы много ездите по России, как вас воспринимают в регионах и выступаете ли в столичных городах?

— Очень многое зависит от того, насколько сложилась среда в определенном городе, есть ли люди, интересующиеся не только форматными вещами, но и готовые к новому. Не всем дверь в новое открыта, многим нужно, чтобы кто-то посоветовал. Велик спрос на мою музыку на различных фестивалях, связанных с этнической направленностью. Москва и Питер перенасыщены музыкой. Там проблема в том, чтобы люди заинтересовались. Чтобы там создать свою аудиторию, нужно очень много времени.

— Как вы попали в Череповец? Не пугает вас репутация города суровых металлургов?

— Попал на поезде. А если серьезно, то я бываю в Вологде на фестивале «Голос ремесел», он достаточно сильно связан с современным видением традиций. Однажды я встретился с череповецкими ребятами, они пригласили меня к себе, я приехал. Мы решили попробовать. Я сам из сурового города Екатеринбурга, это в свое время был город-завод, пусть и покрупнее вашего. Там тоже публика не всегда быстро воспринимает новые веяния, но нужно о них заявлять и заявлять. Я бываю в Тюмени, Сургуте, Мурманске, Архангельске, и бывает, что меня воспринимают настороженно. Но в любом городе есть люди, которым не хватает свежего воздуха. Мы не собираем тысячные залы и специально не афишируем концерты, чтобы не пришла публика, нацеленная на развлечение. Мы нацелены на познание. Я — всего лишь несущее звено для зрителя, инструмент, который пропускает музыку. Наша цель — расширять границы. В развлекательной системе все сводится к простой дихотомии: нравится — не нравится. Моя музыка может не понравиться целиком, но она ставит вопросы, которые меняют человека внутренне. Эта музыка переводит слушателя в другое поле восприятия.

— Какой вы видите задачу искусства?

— В фольклорном мире, к которому я обращаюсь в своей музыке, было очень важно воображение. Люди жили в мире, в котором возможно все. Мы наукой и познанием сузили рамки, научились отрицать и говорить «Это невозможно!». Само понятие воображения у нас не приветствуется, люди так и говорят: «Хватит воображать!». Задача искусства — изменить эту ситуацию, освободить воображение, ведь на нем, по сути, построено наше будущее.

Василий Корешков

Диджериду — один из старейших духовых инструментов в мире. Инструмент тесно вплетен в мифологию австралийских аборигенов, символизируя собой образ радужной змеи Юрлунгур. Игра на нем сопровождает ритуалы и способствует вхождению в транс. Диджериду обычно звучит на одной ноте (так называемый «дрон», или гудение). При этом инструмент обладает очень большим диапазоном тембра. Сравниться с ним может только человеческий голос, варган и отчасти орган. С конца XX века с диджериду экспериментируют западные музыканты (Софи Лаказ, Jamiroquai). Большое применение диджериду получил в электронной и эмбиент-музыке.

SAGE — Сильней огня
Загружается плэйер...