Накануне в Череповце прошел грандиозный фестиваль «Рок-Череповец». В город на Шексне съехались музыканты из разных городов России и даже из-за границы. В течение шести часов в Ледовом дворце играла музыка — большой рок-н-ролльный марафон собрал тысячи меломанов, а хедлайнером концерта стал наш земляк, Николай Носков. Перед выступлением музыкант ответил на вопросы череповецких журналистов.

— С каким настроением прибыли в Череповец?

— Настроение хорошее, всегда приятно приезжать в родной город. Правда, до этого три дня у меня была температура под 40, так что и выступление грозило сорваться, я не знал, что делать. Пришлось быстро напичкать себя антибиотиками, и сегодня первый день я чувствую себя нормально. Думаю, несмотря ни на что, концерт должен быть хорошим — сцена лечит, и это доказано. Бывает, выходишь и думаешь, как, чем будешь петь, берешь в руки микрофон, и все получается. Проблемы возвращаются уже после сцены, как правило.

— Какой зал вы предпочитаете — кричащий, громкий или спокойный?

— Я создал свою публику. Вы могли заметить, что я не тусуюсь просто так по телевизору, не хожу на передачи, где просто разговаривают. Я музыкант и должен проповедовать музыкой, а не умными речами ни о чем. Первое отделение акустическое, а второе рок-н-ролльное, поэтому в первом случае зрители сидят, как мыши, слушают, а во втором оттягиваются — стараюсь делать специфические концерты. Поэтому и публика у меня особенная. Иногда подходят организаторы и говорят: «Коль, знаешь, твою публику мы на других концертах не видим». С возрастом хочется, чтобы тебя слушали и слышали, а не просто орали. Я прошел это время, оно было, конечно, по-своему прекрасное, юность.

— Как относитесь к современной музыке?

— Тот дар, который мне дан свыше, я расцениваю как возможность выразить себя. Как мне кажется, от степени глубины таланта зависит и то, что человек выражает. Если он не глубок, то и зиждется он на простом и примитивном, ему самому это понятно. Делая что-то честно, ты делаешь себя, если нечестно — воруешь, и это видно. Артисты, которые хватаются за популярность, моментально реагируют на любые события, не вдумываясь, пишут песенки, которые начинают тут же звучать. Хотя и у меня есть чудные песни. На радио мне как-то сказали, дескать, ты пишешь все время серьезные вещи, напиши уже хит для радио. Я написал. Спрашивают, как называется? — «Паранойя».  Ну, опять ты за свое, разве может быть хит с названием «Паранойя», так не бывает. А в итоге эта «Паранойя» стала хитом.

— Легко ли стать зависимым от популярности?

— Иногда получается так, что музыкант пишет такие простые песни. А потом приходит возраст — и он хочет исполнять что-то серьезное. А публика этого не воспринимает: веселил раньше, весели и дальше, пока борода не поседеет. В шоу-бизнесе редко кому удается писать то, что хочется.

— Почему вы никогда не были с гастролями в Череповце?

— Никак не получалось приехать в Череповец, в родной город, с нормальным концертом. И сейчас он будет не слишком продолжительным. Организаторы местные обижаются, говорят, что публика не готова для такой музыки, ты не соберешь зал. По всей стране у меня аншлаги. Кроме Череповца. И это для меня загадка. Звонят вологодские, приглашают. А вот из Череповца обычно никто.

— Как вы относитесь к личности, к творчеству Александра Башлачёва?

— Я не знал Александра Башлачёва, я не знал, что он из Череповца. В 1977 году я пришел из армии, а в 1978 уже уехал в Москву, работал там, пел. Он же уехал в Петербург. Поэтому познакомиться не удалось. Только потом я узнал, кто он такой, уже когда он погиб. Он был, по моему мнению, рок-бардом. Я бы даже фестиваль не стал бы называть рок-фестивалем, иначе и Высоцкого тоже можно назвать рок-музыкантом. Однако в самой-то музыке у Башлачёва не было рока, это акустическая гитара, сколько я ни смотрел записей. У него была раненая душа, и никак он не мог с этим справиться. Еще и атмосфера Петербурга того времени наложила на него свой отпечаток.

Несмотря на то, что ваш последний альбом был выпущен в 2012 году, мое поколение не знает, кто такой Николай Носков, — отметил журналист Школьного ТВ. — Это некое музыкальное отшельничество или расчет на искушенную публику?

— Моя музыка сложна для подростков. На концерты часто приходят студенты от 20—25 лет и старше. Каждый концерт я работаю с величайшим удовольствием. В прошлом году записал альбом в Германии. Он весь записан с квартетом и только одна композиция — акустический рок-н-ролл. Популяризировать такую музыку сложно. Ее не берут на радио или телевидение. Это не отшельничество, я собирал свою публику. В шоу-бизнесе принято раскручивать кого-то до тошноты, публика после этого идет автоматически, зомбируется и «ведется» на телевизор. У меня такой возможности нет, но, как мне кажется, если человек пришел ко мне на концерт один раз, он будет ходить всегда. Если в советское время большинство групп запрещали за безобидные тексты, как «Машину времени», к примеру, за текст песни «Марионетки», то меня запрещают сейчас за манеру пения. Формат на телевидении — это узкий психологический коридор, и если твоя музыка действует шире назначенного, то она становится запрещенной. Но говорится, что это просто неформат.

— То есть она сложна для понимания?

— Первое отделение у меня сделано с квартетом, вся музыка основана на классике: Прокофьев, Чайковский, аранжировки. Тексты достаточно сложные, их нужно слушать, сопереживать. Я не отшельник, я запрещенный.

— У вас нет музыкального образования. Мешает ли это вашей работе?

— Конечно, если ты хочешь заниматься чем-то серьезно, нужно образование, но, получив образование, можно зашориться. Окончил человек, к примеру, консерваторию, и как его учили, так он и будет работать. Отходить в сторону нельзя — его так научили. Музыкант при этом не развивается, он находится под гнетом школы. А я этого не знаю, экспериментирую. У меня есть на стихи Гумилёва композиции — «Озёра» и «Я был один», они сделаны с квартетом и органом, что в классическом понимании не приветствуется. Потому что орган убивает скрипку, он очень мощный инструмент. А я изобретаю, я нашел специфический звук выставил правильно аранжировки и сделал это. И это звучит. А музыканты с хорошим образованием говорили мне, что это не получится. С другой стороны, когда ты пишешь серьезную музыку, нужно образование, знания. Это я изучил сам. И для написания своей музыки мне достаточно.

— Насколько известно, мяса вы не едите. Вы поддерживаете здоровый образ жизни?

— Мяса не ем уже около восьми лет. Курить вот не могу бросить. Ездил в Индию в клинику на три недели, провел полную чистку организма. После этого не курил семь месяцев, а потом опять начал — никак не отпускает. А в остальном придерживаюсь здорового образа жизни. Был недавно концерт в Москве — два с половиной часа без перерыва — это нужно было выдержать, а лет-то уже немало.

— Состав ваших музыкантов постоянный?

— Со мной постоянно ездят 13 человек, это струнный квартет и, как в рок-бэнде, клавишные, барабаны, гитара, бас-гитара.

— Какой музыкальный инструмент вы ассоциируете с собой?

— Курай. Обалденный инструмент. Это такая тростниковая дудочка, без мундштука, и он добавляет, достраивает к звуку голос. Я искал его очень долго, искал звук. Написал музыку, но не мог найти того звука, который бы окрасил все в нужный оттенок. Как на картине — нет какой-то краски, и чувствуется, что чего-то не хватает. Однажды я поехал с концертом в Уфу. У нас был свободный день, а в это же время туда приехал Дживан Гаспарян, известный в мире исполнитель на дудуке. Захотелось его послушать, пошел на концерт. Играть ему не давали, а рядом я увидел молодого человека с кофром, музыканта, судя по всему. Мне объяснили, что это известный кураист. Я попросил его продемонстрировать звук, это был Роберт Юлдашев. Он сыграл — и все. Я нашел нужный звук. Он подходит к моему голосу. Когда играет курай, я могу параллельно петь, и звучит это все очень здорово.


Петр Михайлов