Краевед Эльвира Риммер: «Люди помнят Милютина, чего бы кому бы ни хотелось»

Эльвира Риммер занимается историей Череповца 50 лет. Приехавшая из Вологды начинающая сотрудница музея влюбилась в «город металлургов» и открыла много знаменитых имен местных уроженцев. Именно благодаря трудам Эльвиры Риммер сегодня все знают, кто такой Иван Андреевич Милютин. О музеях времен СССР, жизненном везении, источниках вдохновения и работе, которая увлекает больше отдыха, Эльвира Риммер рассказала в интервью cherinfo.

— Эльвира Петровна, вас называют первым историком Череповца. Когда вы начали писать статьи на исторические темы?

— Первую статью я написала в 1974 году. А на работу я пришла в 1969 году. Мы приехали в Череповец из Вологды с мужем. Тогда все ехали в Череповец, мы не стали исключением. С тех пор я и живу здесь. Поначалу в пионерском клубе работала. Потом решила пойти в музей. Меня взял младшим научным сотрудником Корнелий Константинович Морозов — директор музея. Когда мы познакомились, я обнаружила, что это не просто директор, а знаменитость! Он был награжден орденом Ленина за музейную деятельность. Всего в Советском Союзе, как я знаю, таких директоров было двое. Это высочайший уровень! Я достаточно быстро прославилась на уровне области за научные разработки. В те времена к разным юбилеям делались выставки и смотры. Был такой случай, из государственного исторического музея к нам приехала комиссия. Проверяли экспозиции на всё, в первую очередь, на идеологию. Неожиданно мою экспозицию признали лучшей в области: лучше даже, чем в вологодском музее! На базе нашего музея сразу организовали учебу научных сотрудников. Мне предложили выступить на конференции в Архангельске. А там были представители Академии наук, все известные историки страны — и я в их ряду с докладом! Название доклада привело меня в сильное смущение. Мне предложили разработать тему «Показ революционных традиций в экспозициях районных краеведческих музеев». Наш же музей был районным. Доклад понравился всем, похвалы сыпались. Приятно все это было.

— Какие люди приходили в то время в музеи?

— Тогда люди целенаправленно ехали в Череповец посмотреть наш музей, они были наслышаны о наших реликвиях. Однажды я взяла группу на туристическом причале. А среди туристов оказались две москвички — потомки народника Ивана Ивановича Добровольского. Мне было очень интересно — две внучки, материала у нас о Добровольском практически не было. Римма Сергеевна Минина из газеты «Коммунист», известный в те времена журналист, предложила мне написать статью. Я и написала. Мне тогда казалось, что это такое большое дело, я даже на стену статью прикрепила… А потом уж привыкла, статей много написано. С внучками Добровольского мы долго общались. У него и у них интересная судьба. Работа в музее интересная: столько разных людей попадается.

— Чем именно вас заинтересовал Череповец и Милютин?

— Я проводила множество экскурсий. О крае в эпоху первобытнообщинного строя, о животном мире края, даже о происхождении жизни на земле. Все эти экскурсии я водила, и народ ходил! Сейчас с ужасом думаю: что я рассказывала? Но все это расширяло мой кругозор. Когда я дошла до истории края в эпоху капитализма, то увидела самую яркую фигуру — Ивана Андреевича Милютина. Он был из простого народа. В Череповце что ни здание, то дело Милютина, но в советское время о нем и не вспоминали. Пытались, скажем так, доказать, что до революции, во времена «этого кровопийцы Милютина», все было плохо. Писали, что он эксплуатировал детей и прочее. Я, наверное, в силу своего происхождения понимала Милютина иначе. Я не диссидент, но жила в бараках с отцом, которому не давали паспорт, потому что он немец. Поэтому я привыкла думать и говорить не так, как хотелось властям. И Иван Андреевич Милютин мне приглянулся, материалы о нем были у нас в экспозициях всегда. Даже в той выставке, которую признали лучшей, он был. Хотя руководство из Вологды мне тогда заявило: «Что вы тут устроили?! Вы что, возвеличиваете этого человека?» А я в ответ: «Вы же видите, что портрет его чуть ли не на полу стоит. Я же не поставила его на пьедестал!» В общем, приходилось очень многое доказывать. А после перестройки отношение к Милютину изменилось. У нас с мужем, Марком Анатольевичем Бородулиным, он стал главным героем. Мы много о нем писали, и, смотрю, народ как-то к Милютину повернулся. Говорили, что мы его «подняли». Да его и поднимать не надо! Люди и так помнят Милютина, чего бы кому бы ни хотелось!

— И все-таки Милютин — кто он для вас?

— Для меня он как член семьи, родственник. Я иногда думаю, что чувствую его, понимаю, как бы он поступил в определенной ситуации.

Я не диссидент, но жила в бараках с отцом, которому не давали паспорт, потому что он немец. Поэтому я привыкла думать и говорить не так, как хотелось властям.

— Когда вы решились написать книгу?

— В 1997 году вышла первая книга о Милютине. Мы дома сами сделали ее макет. Ну, как могли. Показали его Леониду Валентиновичу Лаврову, который тогда заведовал культурой в городе, он за книгу сильно ухватился. Сказал, что найдет деньги на издание. Считал, что это важно, чтобы все знали о таком человеке. Книга вышла тиражом всего в 200 экземпляров. Потом как-то находились люди, которые помогали в переиздании, а я все время добавляла материалы. Помню, врач Феликс Михайлович Фарбер спросил меня, почему в книге не написано, от чего Милютин умер. Я нашла в архиве записи племянника Милютина, где об этом говорилось: Милютин умер в четыре утра, заработался, упал с кровоизлиянием мозга. Последний раз книга была издана на грант президента. Книга напечатана в Рыбинске, не столь богата в оформлении. Милютин достоин большего.

— Сложно было писать книгу?

— Уверенности мне придал Марк Анатольевич. Мне сильно повезло с мужем. Он вырос совсем в другой обстановке, чем я. Его отец — директор металлургического завода. Я всегда робела перед начальством. А он всегда усмехался, говорил: «Да кто это, чтобы так волноваться!» Отец мужа хотел, чтобы Марк тоже был директором, заставил его учиться в политехническом институте. Он инженер по образованию, окончил тот же факультет в Киеве, что и Бардин. Но Марк Анатольевич всегда хотел творчеством заниматься, стал режиссером на телеканале «Провинция».

— Как родилась ваша вторая книга «Прогулки по Воскресенскому проспекту»?

— Когда я пришла на работу, мне директор музея сказал, чтобы через неделю я проводила экскурсии по городу и по музею. А текст мне никто тогда не дал! И я всегда мечтала написать такой текст. Вот мы с Марком Анатольевичем такую «прогулку» и сделали. Он сам любил ходить со мной на экскурсии. Я бы книгу построила по порядку, как историк. Но у Марка талант, он может с конца начать и перейти к середине, вольно со всем обращаться. Мы спорили много, родилась другая структура.

— Эльвира Петровна, вы ведь хотели стать балериной, насколько я знаю?

— Мой отец был немцем из Поволжья. Перед войной его выслали в Вологду, там он познакомился с мамой. Я родилась за 22 дня до начала войны. Нас все время переселяли. Отцу не давали паспорт, и на всей семье это отражалось. Мы жили в центре Вологды, потом нас переселили в маленькую комнатку на улице Урицкого. Потом и оттуда выселили, и мы оказались на окраине Вологды в бараках у льнокомбината. Во время войны у многих мужья погибали и сыновья. А тут какие-то люди с немецкой фамилией живут… Все было непросто. Я была слабым ребенком: война и голод сказались. Стояла на учете в тубдиспансере, болела очень часто. Мама водила меня к врачу, а он, глядя на меня, все время говорил: «Что она у вас такая синяя? Сахару ей побольше давайте!» В школе у меня была учительница физкультуры Алла Александровна. Хороший человек, я ее сильно любила. Эта учительница меня на коньки и лыжи поставила, приобщила к гимнастике. Я стала спортивной, меня даже с учета в тубдиспансере сняли. А в конце 1950-х в Вологде появилась балетная студия, где преподавал некий Макс Миксер. Он в Англии до этого работал, но в столицы его не пустили, хотя он был учителем высокого уровня. И вот он приехал в Вологду. Я пришла к нему, но было поздно делать из меня балерину, конечно. Сначала я последняя у станка стояла, а потом третья. Но уже в жизни нужно было определяться, не до балета. Да, вот если бы я раньше занялась этим, то, наверно, стала бы балериной. В детстве, когда никого не было дома, я перед зеркалом изображала балерину.

Я была слабым ребенком: война и голод сказались. Стояла на учете в тубдиспансере, болела очень часто.

— Ваш отец воевал?

— Да. Когда началась война, его взяли на фронт. Он в Мурманске был на корабле матросом. Он мне рассказывал, что на войну-то их взяли, но ни одежды, ни обуви не дали. Они воевали в каких-то обмотках, голодные… Рядом стоял английский корабль, и англичане кидали им галеты, как нищим, и одежду… Он воевал, а потом его заключили в наши же лагеря. У него и награда была, но в военном билете не было даже записи, что воевал. Я помню, когда мы выходили гулять с отцом, то я гордилась им. Рабочий поселок с множеством грубых людей и сквернословия, общежития и дикие развлечения, а он всегда трезвый, чистенький, аккуратный. Я хваталась за его пальто, когда начинались уличные пляски, женщины в носках и туфлях чего-то отчебучивали… Я этого всего боялась. Когда я пришла в музей, то решила, что буду заниматься историей до 1917 года.

— Несмотря на все сложности, вы получили высшее образование…

— Спасибо родителям за то, что они дали мне закончить десять классов. Как и всем остальным детям в семье. Мы ведь жили очень бедно. Нас учителя даже пытались подкормить, домой звали, в буфете пирожки покупали. Но не все учителя так делали: мы же были с немецкой фамилией. Тогда было принято детей после седьмого класса отправлять в ФЗУ и на льнокомбинат, на конвейер. Мне пришлось поработать то там, то сям, и только потом я поступила в Ленинградский госуниверситет на заочное отделение. Конкурс был большой, но я прошла на исторический факультет.

— Вы ведь принимали участие в назывании улиц в Зашекснинском районе?

— Да, был такой опыт. Меня пригласили в управление архитектуры, чтобы придумать названия улиц в Зашекснинском районе. Тогда главным архитектором был Ганкин. Мне всегда нравился Невский проспект, я часто в Петербурге бывала, там красиво. А почему у нас нет Шекснинского проспекта? Шексна — не менее красивое название. Как историк, я хотела сохранить названия исчезнувших деревень: село Любец — Любецкая улица, деревня Городище — Городецкая улица. А с улицей Батюшкова мы с Ганкиным не сошлись. Он вскочил, очень резко спросил: «Кто такой Батюшков?». Я опешила от такого вопроса и от возмущения — как он не знает, кто такой Батюшков? Но улицу так и назвали. Я счастлива, что такие улицы в городе появились. Но больше меня в архитектуру не звали. Я бы вообще вернула все старые названия улиц. Вот Карла Либкнехта — что это? А была Сергеевской. А Энгельса — бывшая Садовская. Но во многих городах на переименования идут неохотно.

— Вы человек какой эпохи?

— Я часто об этом задумываюсь. Я родилась в 1941 году, я жила во времена Бунина и даже Игоря Северянина. Я ближе к людям довоенным, к моей первой учительнице Анне Ивановне Родниной, окончившей до революции гимназию. И в музее меня окружали люди той эпохи. Я, когда пришла в музей, то думала, что до конца жизни с этими людьми буду. А сейчас себя ругаю: «Нет бы все записывать за ними, спрашивать».

— Как вы сами оцениваете свой вклад в изучение истории города?

— Думаю, я сделала что-то хорошее. Какой-то вклад в изучение истории города я внесла. До меня о дореволюционной истории было написано совсем другое. Я открыла немало имен замечательных земляков. Рада, что это сделала. Конечно, если бы не эта лень, а она есть, сделать можно было бы гораздо больше.

— У вас есть хобби? Может вышивание, вязание, готовка?

— Нет, для меня хобби это моя работа — в архивах, библиотеках, дома. Это отнимает массу времени. Несмотря на все, я считаю, что работа у меня хорошая: читаю целыми днями, а мне еще и зарплату за это платят.

Людмила Макарова