Наш земляк, знаменитый журналист и телеведущий Леонид Парфёнов станет специальным гостем рок-фестиваля «Время колокольчиков», который пройдет в Ледовом дворце 24 мая. И по праву: Парфенов был одним из ближайших друзей Башлачёва в начале 80-х годов. А часто — и первым слушателем его песен. «Ленте.ру» он рассказал историю о двух «книжных мальчиках», которых сблизила любовь к Маяковскому и болгарским винам, а развели — творчество и судьба. Сегодня cherinfo.ru перепечатывает это интереснейшее интервью, которое взял у Парфёнова череповецкий журналист Сергей Виноградов.

— Помните, как вы познакомились?

— Мы знакомились несколько раз. Наши бабушки из деревень вокруг Уломы, и они знали друг друга. Моя баба Катя говорила: лучшая в Коротове сирень — у Липочки Калгановой. Она брала черенки у бабушки Саши, но у нас эта сирень почему-то не цвела. Потом мы с Сашей припоминали, что еще в раннем детстве вроде виделись, но знакомство не продолжилось. В 20-й школе, где Саша учился, у нас были общие приятели, ребята, которых туда перевели из моей переполненной 4-й, и тогда мы тоже несколько раз встречались, как ровесники из почти соседских компаний. Потом мы вместе поступали на журфак в Питере, но Саше после творческого конкурса, еще до экзаменов, показалось, что он не проходит, и он уехал. Я остался и поступил, а Саша годом позже стал учиться на журфаке Уральского университета в тогдашнем Свердловске. Я, закончив журфак, в 1982 году вернулся в Череповец. И тут группа городского ДК «Рок-Сентябрь» выигрывает всесоюзный конкурс молодежной музыки, проводимый «Комсомольской правдой». Я для областной газеты «Вологодский комсомолец» беру интервью у Славы Кобрина, руководителя ансамбля, и у Саши, как тогда говорили, — «текстовика». Они меня еще познакомили с другим лауреатом конкурса — Юрием Шевчуком, который приехал к ним в гости. И, наконец, по-настоящему дружить стали, когда Саша после своего журфака в 1983 году тоже вернулся в Череповец и начал работать в городской газете «Коммунист». Тогда мы подолгу общались, почти ежедневно.

— Каким было ваше первое впечатление от Башлачёва?

— Получается, первого впечатления и не было. А впечатление от Саши 1983—1984 годов — единственный в городе единомышленник. Это ведь совсем мрачное время: доживает Андропов, и заступает Черненко, уже явное советское разложение. А мы молодые ребята, только в жизнь вступаем, хочется чего-то другого, не этого беспросветья. Но рок-музыка, которую мы любим, — главный выразитель нашего мироощущения, — фактически запрещена. Мы читаем непоощряемые книги, слушаем западные «голоса» и ведем совсем не советские разговоры. В этой среде держаться друг за друга было единственным спасением.

— Когда в ваших «несоветских беседах» появились стихи Башлачёва?

— Мы часто писали про одно и то же череповецкое событие: Саша в городскую газету, а я в областную молодежную. И моя мама всегда говорила, что Саша пишет яснее меня, его тексты лучше для чтения. Но действительную разницу между нами я понял, когда после какого-то комсомольского мероприятия в ДК «Металлургов». Саша позвал меня к себе домой, сказал, что с некоторых пор пишет собственные песни, к «Сентябрю» отношения не имеющие, и спел штук пять. Больше было вещей как бы лукавых — «Степан Грибоедов» уже был и «Сегодня ночью дьявольский мороз». Я шел к себе совершенно ошеломленный: у моего ровесника прорезался свой голос, за которым чувствовался собственный мир.

— Одни знакомые вспоминают Башлачёва времен череповецкой юности как страстного тусовщика, другие — как домашнего книгочея. Каким его запомнили вы?

— Мы оба до поры до времени были «книжными мальчиками» — дети из хороших семей с домашними библиотеками. Любимые романы Германа Гессе — переводы в журнале «Иностранная литература» — были у Саши переплетены и снабжены собственноручными мрачными обложками. Он любил поэзию — понимать стихи и тогда уже являлось редкой добродетелью. Эта культура, конечно, пригодилась Саше в его работе. Но своего голоса никакая начитанность не дает. Это от личности зависит. А тусовка — ну какая она могла в Череповце быть? В кафе «Фрегат» пойти? Встречались по квартирам, вели разговоры про новые книги и музыку, поскольку читать и слушать тогда было интереснее, чем жить.

— Он исполнял свои новинки охотно или приходилось уговаривать исполнить что-нибудь новое? Знакомил с сырым материалом?

— Новые песни у Саши писались той зимой 1983−1984-го очень быстро. Днем, когда мы сидели в своих редакциях, — я уже и на студии телевидения стал работать, — он звонил и говорил: давай вечером увидимся, показать хотел кое-что. Это значит, есть песня, но это слово в отделе партийной жизни он при коллегах не произносил. Встречались чаще у Башлачёвых, поскольку там можно курить, Саша же смолил все время. А у меня отец некурящий был. Но «Время колокольчиков» я хорошо помню, Саша впервые спел мне эту песню у нас на квартире. Тогда я осознал: он поет и за меня тоже. Я так не могу и не смогу, это не только его голос, но и мой, и еще много кого, кто так чувствует, а выразить не в силах. С тех пор такое чувство осталось, за что я Саше очень благодарен. Если хотите — это своего рода лидерство: высказаться за себя и других. А так, где ему лидером было быть? Лидером самого себя? Такое творчество — сугубо индивидуально.

— Слава его манила?

— Выразить себя хотелось — да, это было сильнее его, потому что в этом он чувствовал жизненное предназначение. А принесет ли это славу — Бог весть. Задача самовыражения от этого никак не зависела. Так я, во всяком случае, понимаю.

— Откуда в стихах горожанина столько фольклорного и религиозного?

— Горожанина? Череповец — тот еще мегаполис. Мы все горожане в первом поколении, родители наши родились в деревнях. И что наша цивилизация происходит оттуда — это просто данность. В райцентре построили огромный завод, и на нем стали работать наши отцы. Но такие заводы есть и в Магнитогорске, и в Липецке. А северная русская деревня неповторима. Наш край дал Саше Башлачёву мироощущение. Темы дал. Он реже моего в деревню ездил, но острее чувствовал. Ведь в его песнях русский и очень северный дух.

— И все же Череповец 80-х годов стал плодородной почвой для вызревания самобытных талантов, вы тоже один из ее «плодов». Как так вышло? Или Череповец помог тем, что оттуда очень хотелось сбежать?

— Не думаю, что это какой-то череповецкий фактор. Скорее время повлияло: одна эпоха заканчивалась, другая начиналась. Ты хочешь петь, говорить, писать по-другому. И мысли «пробиваться» не было. Хотелось самовыражения — это да, а о признании и не мечталось. Журналистика — куда более суетная муза, чем рок-сочинительство, но и у меня — какая карьера? Все эти годы я пишу и снимаю, и только.

— Он вообще мог реализоваться в Череповце? То есть это город проморгал гения, не дав того, чего мог дать? Или Башлачёв рано или поздно все равно уехал бы в столицу?

— Уехал бы. В нашей стране такая работа — это столичное дело.

— История с прослушиванием Артемием Троицким в вашей квартире известна всем, кто интересуется творчеством Башлачёва. Этот вечер действительно был судьбоносным для него?

— Судьбоносным. Артём, тогда главный идеолог рок-движения, выслушав с восторгом песен 20, сказал, что ничего подобного нет ни в Москве, ни в Питере. Надо ехать, выступить перед другими знатоками, а где выступать — он найдет. И все слова про самое национальное в роке Артём произнес тогда сразу. Я даже устыдился, что думал так же, но Саше не смел сказать. Мы ведь просто не знали контекста: а если данные песни — только странная нелепица? Для меня это был большой урок: нужно доверять своему мнению.

— Вы с ним встречались после отъезда из Череповца? Говорят, он стремительно менялся, начал выпивать…

— В первый московский тур Саши мы поехали вместе. Только я вернулся, а он остался. Приехал уже затем, чтобы уволиться из городской газеты. Но мы продолжали видеться — и в обеих столицах, и в Череповце, когда Саша приезжал. Помню, как ходили на смелый фильм «Чучело». Весь фестиваль питерского рок-клуба в 1985 году выслушали вместе. Я специально приезжал на его известный концерт в редакции «Литературной газеты». До лета 1987-го виделись сравнительно регулярно. Нет, пить он, по-моему, больше не стал. Действительно пьяным я Сашу вообще видел только раз — перед фестивалем в Городище, это под Череповцом. И то, он себя наутро в порядок привел — мы в жюри должны были сидеть. А вместе пили только болгарские сухие вина, и больше чем на бутылку денег попросту не водилось.

— Ходит легенда, что Башлачёв побывал в гостях у Аллы Пугачёвой, пел и очень ей понравился.

— Башлачёва и Кинчева к Пугачевой в гости привел тоже Троицкий. Артём любил ей говорить, что она, конечно, королева попсы, но нужно двигаться к более радикальным жанрам. И, мол, вот, послушай — это тебе не про миллион роз. Она отнеслась поначалу насмешливо, но, когда ребята запели, очень впечатлилась. Заголосила прямо. Накормила-напоила, на последней странице паспорта Саше разборчиво расписалась — это на милиционеров действовало при проверке документов, тогда же с пропиской строго было. Я слышал рассказ про встречу и от Саши, и от Борисовны, как Пугачеву Артём всегда называл. Он в печатном прогнозе на Новый год тогда написал: «Прорыв будущего сезона — «Все от винта!», Пугачёва поет Башлачёва». А еще Сашу навсегда запомнила Людмила Марковна Гурченко — она была на его концерте в «Литгазете» и потом с ним долго беседовала. Спустя годы мы с ней говорили и она повторяла: от «Времени колокольчиков» и сейчас мороз по коже. Андрею Вознесенскому Саша понравился очень, и на его деньги была куплена гитара взамен случайно расколотой.

— Башлачёвский голос… Он всегда был хриплым или лишь в последние годы?

— Мне не кажется, что его голос менялся. Может, становился более «рокерским», что ли, от частых выступлений. А надрыв, конечно, был всегда. Хотя у него есть ведь немного и лиричных песен, но Башлачёва не с ними ассоциируют. Еще в Череповце казалось бы, ну вот, я ж один перед тобой, чего уж так выкладываться? Но нет, всегда только в полную силу пел, самозабвенно.

— Как вы узнали о его смерти? Не было предчувствия, ведь, как рассказывают, в последние годы он не выходил из депрессии?

— Было предчувствие. Жечь свечку с двух сторон — это про Сашу. К тому же самоубийство было у него обычной темой, что мне очень не нравилось, и я говорил, что не хочу об этом рассуждать. И у любимых Сашей мрачных немцев самоубийство в романах — способ выхода и даже какой-то победы над теми, кто такого выхода не ждет. Может, это удивительно, но главным русским поэтом для Саши был Маяковский. Ранний, конечно, футурист. И еще пьесы его: «Клоп» и «Баня». Я это тоже очень ценю, и мы порой, перебивая друг друга, читали вслух наизусть, по красному собранию сочинений, которое у Башлачёвых стояло на книжной полке в большой комнате их «двушки». И про самоубийство Маяковского Саша тоже почти каждый раз при этом заговаривал.

— Скажите, а Башлачёв был антисоветчиком? В песнях он лишь добродушно высмеивает «совок», но на диссидента не похож.

— Диссидентами в смысле антисоветской общественной деятельности мы не являлись. А просто антисоветчиками тогда уже были почти все. Все же видели, что пропаганда врет, «советский образ жизни» вырождается, а наши престарелые вожди — герои анекдотов. Уровень элементарного снабжения совершенно деградировал. Из Москвы и Питера командировочные везли с собой все: от пресловутой колбасы до одежды и обуви. Область рапортовала про рекордные надои, а в Череповце на улице Верещагина, на полпути между мной и Сашей, как раз закрыли магазин «Вологодское масло», поскольку его давно уже не было и даже самое обычное масло продавалось только по талонам. Все вокруг слушали «Голос Америки» и «Би-Би-Си». Как известно, у «Рок-Сентября» были проблемы, когда их запись прозвучала в программе Севы Новгородцева. «Там» и «самиздат» ходили почти в открытую даже в Череповце. «Ожог» и «Остров Крым» Василия Аксёнова мы с Сашей по очереди прочли тогда в фотокопиях. От антиутопии про то, что красные не взяли Крым и там остался кусок царской России, были в восторге. Вообще-то, я никогда не знал ни одного человека, верящего в построение коммунизма, хотя его победу всю мою сознательную череповецкую жизнь обещал огромный транспарант вдоль всей площади Металлургов, главной площади города.

— Вы думали когда-нибудь над тем, как бы сложилась жизнь Александра Башлачёва, если бы не гибель?

— Нет. Это судьба, которую не изменишь.

— Какой вы видите судьбу стихов Александра Башлачёва — изучение в школе (в вузовских программах они уже есть), выход из узкой категории «поэты эпохи расцвета русского рока» и зачисление в национальные классики, появление творческих последователей?

— Я спрашивал Льва Наумова, автора очень хорошей книги о Саше: вот вы гораздо нас моложе, узнали Башлачёва только спустя годы после гибели, а почему взялись за его биографию? Он объяснял: и я, и ребята из поколений еще моложе, мы приходим к Башлачёву, потому что он нам нужен. Он что-то важное спел и для нас. Мне кажется, место человека определяют вот такие «приходы» к нему потомков. На этом держится память о нем. А не на зачислении в учебник.


Сергей Виноградов, lenta.ru

Фото: http://omvuz.ru