В Череповецком центре хранения документации открылась выставка «Их воспитала война», посвященная детям, которые в 1941 году вмиг повзрослели и вынесли зачастую не меньше, чем фронтовики.

Молодым сотрудницам городского архива Ольге Жук и Людмиле Фёдоровой потребовалось почти два месяца, чтобы выбрать важные факты из жизни прифронтового Череповца, обработать тысячи страниц документальной истории.

Так сложилось, что автор этих строк, придя на открытие выставки, сразу вспомнила историю своей матери, которая хорошо узнала жизнь города во время войны и до сих пор в мелочах помнит то, о чем зачастую сухим языком цифр рассказывают архивные документы.

«…Я отрезала тоненькие пластинки от вареной картошки, приговаривая: одина печенюшка, вторая печенюшка… Та самая любимая вкуснятина, которой папа часто баловал меня до войны …»

Это воспоминания Валентины Трусовой (Макаровой). Ей было семь лет, когда мама сказала, что папы с ними не будет какое-то время.

«Сборный пункт был в школе № 1 на Советском проспекте, 29. Народу было очень много. Папа с вещмешком, другие мужчины и совсем молодые ребята заходили в здание. Я до конца не понимала, что происходит, — вспоминает Валентина Макарова. — Мой любимый папа, всегда улыбчивый, был очень грустным. Потом он подбежал к нам, обнял, маму поцеловал, она заплакала, я почему-то тоже. Как-то стало тревожно. А потом они строем зашагали по Советскому проспекту в сторону вокзала…»

Так же началась война и для сотен других череповецких детей. В Череповце не взрывались бомбы и не свистели пули, но крови и боли город повидал сполна, с первых дней войны став важным эвакопунктом. Через город шли эшелоны и баржи с боевой техникой, с ранеными и эвакуированными из блокадного Ленинграда. Военных госпиталей работало более 30.

«Согласно рассекреченным документам, уже в 1940 году наш город начал готовиться к войне. В случае военных действий Череповец рассматривался как город-госпиталь и эвакуационный центр. Наиболее подходящими и приспособленными под эти цели были здания школ и детских садов, которые в основном располагались по Советскому проспекту. В июле 1940 года решением горисполкома было выделено десять зданий для размещения госпиталей. С началом военных действий для госпиталей было выделено дополнительно еще несколько зданий. Так, помещение школы № 3 стало госпиталем № 447, эвакуированным из Пскова, а в зданиях второй школы (Советский, 10), четвертой (Луначарского, 23 и 37) и 12-й школы (Советский, 25) расположился Сестрорецкий госпиталь. В девятой школе — Лужский госпиталь. Школы были объединены и переведены в помещения практически неприспособленные для обучения детей», — рассказывает архивист Людмила Фёдорова.

«…Моя мама пошла работать сестричкой в госпиталь. Он располагался почти напротив нашего дома, во второй школе. Мы тогда жили на Советском, 57. Я иногда к ней приходила, часто не пускали. Ой, это было страшно… — переживает Валентина Макарова. — Очень много было тяжело раненых, многие умирали тут же. Мама говорила, что прямо штабелями складывали раненых, тяжело, страшно было ей. Мама всегда плакала. Я помню, один раз пришла, а мне один раненый протягивает кусочек хлеба с маслом… Это был какой-то светлый момент среди ужаса…»

Прифронтовой Череповец — окна заклеены крест-накрест белой бумагой, постоянное ожидание бомбежки. Дети были подготовлены: в случае сирены бежать с собранным вещмешком в бомбоубежище.

10 июля 1941 года для временного размещения ленинградцев в Череповце был создан эвакопункт на улице Труда, 56. Каждый день на станцию Череповец прибывали эшелоны с семьями из города на Неве. И много детей, кто-то с родителями, другие — с воспитателями. Всем прибывшим выдавали удостоверения эвакуированных, в которых, помимо прочей важной информации, указывалось количество членов семьи.

«Эвакуированным выдавали талоны на питание и сухой паек. По данным акта выдачи талонов на обеды по буфету при эвакопункте, на 20 июня 1942 года был выдан 471 детский талон, что составляло треть от общего количества. Обычно детский талон состоял из рыбного супа и рисовой каши, а также включал 150 граммов хлеба, пряник. В сухой паек входили по 50 граммов сливочного масла и шоколада», — перечисляет Людмила Фёдорова.

В первые полгода Череповецкий эвакопункт только переправлял эвакуированных по дальним маршрутам. Но с февраля 1942-го часть из них оставались в Череповце по разным причинам.

«У нас в доме поселилась семья из Ленинграда. Это была симпатичная женщина с братом, мамой своего мужа и дочерью, маленькой Лорой. Крохотная девочка была, я это так отчетливо помню, — продолжает Валентина Макарова. — Женщина тоже работала медсестрой в госпитале с моей мамой. Она очень хорошо пела. А потом, через два года, они куда-то уехали».

На июль 1942 года в Череповце проживало 1564 эвакуированных семьи, или 3740 человек. Сухие цифры: 1669 — трудоспособных, из них мужчин — 388, женщин — 1281, детей ясельного возраста — 279, дошкольного — 565, школьного — 738. Школьники от 16 до 18 лет (182) учитывались как трудоспособные.

В условиях военного времени первоочередной задачей было обеспечение медобслуживания и питания эвакуированных детей. Согласно документам, в 1942-м прибывшим детям было выдано 15100 литров молока.

Из воспоминаний Валентины Макаровой:

«Нам давали по 300 граммов хлеба на день, а моя мама получала 500. Но это не был тот хлеб, что я помнила до войны. Из чего его делали? Не могу сказать, но вкус был очень странным. Я была еще маленькой, мне хотелось есть, и я ела — невкусно, но другого не было. Хотя не могу сказать, что мы голодали. Моя бабушка жила в деревне. Мама приносила овощи, варила супы, что-то тушила или жарила. Просто было все пресным и не так как раньше. Со временем я свыклась, выхода не было. Но довоенное питание и особенно сладости… Я очень скрывала, но безумно скучала».

Многие дети в эвакуации потеряли родных, кто-то уже был сиротой. Беспризорность в Череповце начала расти. В ноябре 1942 года таких детей устраивали в детский приемник. А для поиска родственников организовали справочно-адресный стол. Детей-сирот распределяли в детские дома.

Родители были заняты на производстве, поэтому воспитанием малышей занимались детские сады. У каждого дошкольного учреждения существовало приусадебное хозяйство. Детсады ГорОНО в 1942 году «сняли с огородов: картофеля 1225 килограммов, капусты 8500 килограммов, других овощей 945 килограммов».

Питание детей не отличалось разнообразием.

«В детсаду № 22 на завтрак обычно была пшенная каша с жиром, на обед — суп с пшенной крупой и жиром, тушеная капуста с картофелем под соусом, на полдник — чай с молоком и хлеб с сахарным песком. Мясо, рыбу дети получали очень редко, плохо обстояло дело с мукой, крупами, сахаром. Вместо сахара детям давали варенье, но очень низкого качества, и пряники, которые ни в коей мере не заменяли сахар», — прочла в записях Людмила Фёдорова.

«Нам в школе давали по 50 граммов хлеба — паек. Разносили на большой перемене подносики с этими кусочками хлеба. Однажды мальчик, до сих пор помню — Юра Мохов, взял две порции. Его потом так все осуждали! А он так виновато признался, что сильно хотел есть и взял две порции. Бедный мальчик», — вспомнила случай Валентина Макарова.

В 1941 восемь из 11 школ перевели в менее приспособленные помещения, так как в зданиях школ располагались госпитали. Учебные занятия проводились в три смены, а число учеников достигало пяти тысяч. Посещаемость была достаточно высока — 80%. Но не все дети могли постоянно ходить в школу. Причины были разные: у одних не было обуви, у других — проблемы со здоровьем, третьи находились в няньках.

Школьники с учителями проходили специальные курсы по ведению сельского хозяйства. Эти знания нужны были для ведения своих подсобных хозяйств и для работы в поле. На лето ребята уезжали в колхозы и совхозы района на прополку овощей, а осенью — на уборку урожая. Выдержка из «Коммуниста» за 1942-й год:

«На прополку следует выделить детей от десяти лет… Следует помнить, что одна прополка дает прибавку урожая по два-три центнера с каждого гектара. Работа по прополке посевов должна быть организована от зари до зари».

У каждой школы был подшефный госпиталь.

«Мы приходили к раненым, общались с ними, приносили свои поделки, чтобы их порадовать, пели, читали стихи детские, мы же маленькие были. Они всегда нас встречали очень тепло, многие плакали, когда мы выступали. Некоторые нас называли «доченька» или «сынок», наверное, очень грустили по своим детям, а мы им их напоминали», — считает Валентина Макарова, которая тогда училась в школе № 5.

С начала войны все промышленные предприятия и артели наладили выпуск продукции для Красной Армии. Из-за нехватки рабочих рук работали женщины и подростки. Юноши и девушки от 14 до 17 лет получали профессии плотников, токарей, столяров, маляров, штукатуров и каменщиков. Всего за годы войны разным специальностям были обучены 2500 женщин и подростков.

«С 1944 года у ребят появилась возможность вместе со средним образованием получить дополнительную специальность в школе юнг при судоремонтных мастерских. Среди списочного состава юнг значилось 47 человек, в основном юноши в возрасте от 12 до 16 лет. Молодые люди были уже учениками рулевого, машиниста, матроса, механика. Годы учебы вносились в трудовую книжку и входили в стаж. Сохранился список подростков до 16 лет, работавших на пристани в 1944 году. Это 35 юношей и девушек. Многие работали матросами на барже», — исходя из документов констатирует Ольга Жук.

Отец Валентины Макаровой вернулся с фронта в 1944 году с тяжелым ранением в руку.

«Я была счастлива! В годы войны я постоянно бегала к бабушке в деревню Топсома. Четверо ее сыновей ушли на фронт, а вернулся только один. Я не понимала, почему моя бабушка иногда, получив письмо, плакала, мама-то всегда радовалась папиным весточкам. Бабушка не признавалась, говорила, что просто скучает по сыновьям. А потом, уже после возвращения папы, я все поняла…»


Людмила Макарова