Захар Прилепин, один из самых успешных современных русских писателей, в преддверии фестиваля «Время колокольчиков» рассказал корреспонденту cherinfo.ru о том, что, слушая Башлачёва, он слышит подлинную Древнюю Русь и проникается благостью. «Башлачёв повлиял на всех русских людей, даже на тех, кто о нем не слышал», — убежден писатель.

— Когда вы впервые познакомились со стихами Александра Башлачёва?

— Это произошло практически сразу после его трагической смерти — 88-й или 89-й годы. Мне было в ту пору лет 14—15. Помню листочки, на которых методом самиздата были перепечатаны стихи Башлачёва такими пишущими машинками, у которых половина букв западала. Помню, что первым стихотворением Башлачёва, прочитанным мной, был «Грибоедовский вальс». Было пронзительное шокирующее чувство и ощущение того, что я попал в то пространство, где за каждую строчку и за каждое слово люди отвечают жизнью, совестью, судьбой и всем кровотоком.

— Некоторые умные люди, даже из тех, кто высоко ценит поэзию Александра Башлачёва, утверждают, что им мучительно слушать его песни — слишком много надрыва и крика. В ваших статьях подобная мысль тоже проскакивала…

— Вы, наверное, меня не поняли, я говорил не от собственного имени. Я цитировал замечательного писателя, моего приятеля Дмитрия Новикова, который однажды сказал мне, что песни Башлачёва уносят его с поверхности земли, а потому ему тяжело их слушать. «Саша ушел, а я еще поживу», — сказал он. Я ничего подобного не ощущаю, и слушаю СашБаша с колоссальным чувством… оправдания, что ли. Для меня Башлачёв, Маяковский, Есенин, Рыжий — та линейка поэтов, у которых самоубийство не было главным составляющим их жизни. В том языковом наследии, метафорическом и поэтическом, которое они оставили, столько животворного и жизнеутверждающего, что финал жизни этих людей никак не должен на нас влиять. Башлачёв — это не смерть, это жизнь навсегда. Башлачёв — это не тексты, сочиненные с 1984 по 1988 годы, это вся история Древней Руси и русской словесности, это вся русская поэзия, это череповецкий двор, это Пушкин и «Слово о полку Игореве». Башлачёв — это и то, что написано в XVII веке и в XXIII веке. Это сгусток того, что с Россией происходило, и что будет происходить. То, как он израсходовал себя и прожил свою физическую жизнь, не имеет для меня никакого значения.

— Часто переслушиваете его песни?

— Да, довольно часто, для меня это огромный душевный праздник. Еду в машине и слушаю «Посошок», «Имя имен», «Вечный пост» — все эти самые сложные песни. И преисполняюсь чувством благости. Башлачёва трудно слушать тем, у кого в душе непорядок. А тем, у кого внутри легко, тому стихи СашБаша только легкости придают.

— Вы воспринимаете Башлачёва на бумаге, на аудиозаписи и на видеопленке как одного и того же человека или разных?

— Для меня это один человек. В воспоминаниях критика Артемия Троицкого, а он всегда был снобом, я прочитал о том, как он впервые слушал Башлачёва, испытал потрясение, но отмечал про себя нелепость челки и железного зуба. Странно это. Мне для постижения творчества Башлачёва совсем неважно, как он выглядит и как настроена его гитара. Мне песен достаточно. Мы ведь воспринимаем текст и личность множества поэтов, которых в глаза никогда не видели и голоса их не слышали. И нам вполне достаточно написанного на бумаге. Я воспринимаю Александра Башлачёва в большей степени через песни, но при этом считаю, что он гораздо больше чем рок-исполнитель. Читать его тоже можно. Например, «Посошок» я считаю классический русским стихотворением, но такие далеко не все в его творчестве. При этом именно в песнях с его несколько шаманской манерой исполнения он воспринимается как явление. С этим голосом, с этой гитарой.

— Башлачёва принято называть народным поэтом, но ведь, давайте будем справедливы, читает и слушает его интеллигенция в основном…

— Знает его народ или не знает — не является определяющей вещью. Мы не очень понимаем механику перехода поэтической строки от человека к человеку. Происходит какой-то маленький взрыв или микроинфаркт, который вдруг начинает действовать определенным образом на массы людей. Возьмите Сергея Есенина. Его прижизненные тиражи были крохотными, но это не помешало его стихам стать частью нашей национальной физиологии. Воздействие настоящей поэзии происходит неведомыми путями, через усложнение речи и психики. То, кто на свете жил и творил Башлачёв, повлияло на целую страну. Даже на тех, кто о нем не слышал и стихов его не читал. Думаете, все греки читали Гомера? Но при этом, бесспорно, без Гомера у Греции была бы иная история и география.

— Вас не удивляет то, что национальный поэт Александр Башлачёв родился не в селе Константиново или Карабихе, а в промышленном рабочем Череповце?

— Бог дышит там, где хочет. И вовсе необязательно все поэты должны рождаться в купели под облаками в окружении розовых ягнят и крестьянок в косынках. Многие поэты родились там, где им вовсе необязательно было рождаться. Почему Ломоносов родился в Архангельской губернии, а не в Санкт-Петербурге? Непонятно почему. Другой вопрос, где горожанин Башлачёв воспринял и понял Древнюю Русь? Загадка. Но я уверен, что он не стал бы тем Башлачёвым, которого мы знаем, родись он питерским интеллигентом. Получился бы рафинированный юноша, жонглирующий словами. Но он вышел из почвенной гущи народа и при этом воспринял на физиологическом уровне всю ту огромность национальной традиции, которая за ним стояла. А потому его рождение именно в Череповце не исключение, а данность. И это ваше, земляков, дело найти объяснения и те ниточки, подвязавшие Александра Башлачёва одновременно к Череповцу и к истории страны.

Степан Сенников