Скульптор Александр Шебунин: «Сейчас к искусству и культуре относятся как к сфере услуг»

2 апреля известный в Череповце художник и скульптор Александр Шебунин отмечает 70-летие. 3 апреля в выставочном зале на Юбилейной откроется персональная выставка мастера.

В интервью cherinfo юбиляр рассказал, как жила творческая интеллигенция в стране Советов и как живет сейчас, как поддержать молодые таланты, а также о странной походке мальчика с памятника на площади Металлургов.

— Александр Михайлович, как вы стали художником?

— Желание-то появилось лет в 10—12, но я молчал аж до 23. Это было святое, художники для меня были людьми недосягаемой высоты. Но для себя я что-то срисовывал, планировал. Мне кажется, если и посвящать себя чему-то, то только религии или искусству. Хотя есть люди, которые посвящают себя близким, но это другое. С родителями мы жили в Великом Устюге, где я окончил всего восемь классов — в девятый не пустили из-за двоек. Папа был человеком интеллигентным, умел выразиться тонко, поэтому сказал: «Раз у тебя голова не работает, иди работай руками». Ну я с горя пошел в ПТУ на плотника-столяра. Но что-то заело внутри, было очень обидно, хотелось всем окружающим что-то доказать. Поэтому взялся за ум: одновременно учился, ходил в студию рисовать, окончил вечернюю школу. В 1968 году по просьбе родителей поступил в институт в Архангельске на строительный факультет, правда, проучился всего три месяца — понял, что это не мое. Родители расстроились, а я в итоге поехал на Северный флот на три года. И уж там были все возможности для совершенствования: 50 портретов флотоводцев, километры плакатов, без счету объявлений. Там и руку набил.

— Где вы получили художественное образование?

— Когда со службы вернулся, решил, что если уж учиться, то в самом престижном вузе. В Суриковский институт я не мог поступить, потому что не учился в художественном училище, а Строгановка была демократичной — нужно было только сдать экзамены. Попытался поступить на промграфику, но завалил композицию. Решил, что буду поступать раз пять или шесть. А когда приехал в следующий раз, познакомился с ребятами в общежитии, они мне сказали: «Посмотри на свои руки, как ты будешь этими ручищами с ножницами работать, коробочки для парфюмерии оформлять?» И тут я вспомнил деда-кузнеца. Он был мастером на все руки, знаком и с механикой, и замки замечательные делал, и ружья ремонтировал. Тогда я решил поступать на металл, все сдал хорошо, прошел третьим номером, хотя отбор был по 20 человек на место.

Сейчас к искусству и культуре относятся как к сфере услуг. Но нельзя скульптора приравнять к зуботехнику!

— Трудно было учиться в таком известном вузе?

— Учили очень хорошо, историю искусств преподавали в Третьяковской галерее, металл мы смотрели в Оружейной палате, ездили в Русский музей, даже на Урал. Это 70-е годы, тогда было все дешевле. Ездили в Ригу, смотрели кованые изделия, обмеряли замки XVII века, оружие, сабли, решетки… У нас были мастерские, кузница, литейная, механические мастерские по выколотке. Делали и монументальные вещи, и ювелирные изделия. На третьем курсе я стал специализироваться на медалях, в то время был бум на них. В 1971 году на всесоюзной выставке медальерного искусства свои работы представили 600 человек. Я стал участником второй такой выставки, в 1975 году. Нам тогда еще не разрешалось показывать свои работы на выставках, но мою курсовую работу нашли в музее академии, так что об участии мне сообщил мой преподаватель.

— А как вы оказались в Череповце?

— Судьба занесла. Перед дипломом познакомился с будущей женой Натальей Павловной, она приезжала в Великий Устюг к родителям, а сама жила в Череповце. Мы поженились. Я собирался работать в Устюге с северной чернью, которая в то время начала превращаться в убожество. Еще мы ждали дочку. Меня в Устюг и распределили, но никто меня там не ждал. Привели в кабинетик, а там сидят три женщины и девушка, стол письменный, трафаретки. Они обводят трафаретки и врисовывают туда цветочки. Я думал, что нужно новые формы придумывать, поднимать пласты исторической традиции, искать ту северную изюминку, которую еще не открыли… Пошел к директору спросить про квартиру. Говорит, в прошлом году дом сдали, квартиры распределили, и в ближайшие 20 лет ничего не будет. Год мы перекантовались в художественной школе, а потом переехали в Череповец. Оформился на комбинат в отдел главного архитектора. Благодаря комбинату я сделал стелу, памятник в Торово, доску Луначарскому, еще много чего, получил трехкомнатную квартиру, в 1980 году вступил в Союз художников. Спустя пять лет, когда отдел стали сокращать, я ушел на вольные хлеба.

— Тогда вольный художник мог заработать на жизнь?

— Быть членом Союза художников тогда считалось очень престижно. Денег там не платили, но была возможность работать по творческим договорам через художественный фонд. Многие считают партийную систему несовершенной, но внимания к искусству тогда было больше. Горком делал творческие заказы, престижные и дорогие. Так что была возможность работать, заниматься творчеством и жить безбедно. Лимит был 400 рублей в месяц. Рабочий завода, сталевар получал 300—400 рублей, а это в четыре раза больше, чем инженер. Плюс свобода, поездки. Так что я тогда развернулся, сделал много заказов, памятников, мемориальных досок. Кроме того, на выставках лучшие произведения приобретали музеи. Причем покупали за значительные суммы. На деньги за пять медалей я мог жить полгода.

— Как-то еще поддерживало государство?

— Я ездил в дома творчества Союза художников. Такие дома были по всей стране. Дом скульптурного творчества был в Переславле-Залесском. Чтобы попасть туда, нужно было сделать заявку, дескать, что-то хочу сделать к выставке, эскизы, фотографии. И два месяца на всем готовом, с полным обеспечением там работаешь. Предоставляют материалы, дерево, глину… В таких домах были художники со всего Союза. Еще были связи с друзьями в социалистических странах. Однажды в 1983 году горком сформировал группу художников, чтобы оправить в Венгрию. Я был молодой, так что взяли и меня. По итогам поездки я сделал несколько портретов, медалей, затем мы провели с венграми совместную выставку. Сегодня такого нет. Сейчас художники живут вопреки. А русский характер таков, что чем для него хуже, тем он становится упертее.

— Неужели все плохо? Со стороны кажется, что творческая жизнь кипит…

— Последние 30 лет ни закупок, ни заказов нет. Удивляюсь, как люди еще творчеством занимаются. Сейчас одна медаль стоит 20 тысяч. Да разве кто ее купит? Понятно, что тогда было много плохого в искусстве, наносного, пошлого, много официоза. Но было и честное профессиональное творчество! Сегодня этого нет. Сейчас к искусству и культуре относятся как к сфере услуг. Но нельзя скульптора приравнять к зуботехнику! Я продолжаю работать, потому что я на пенсии. Минимум у меня есть, я могу заплатить за квартиру, даже на бензин хватает. Но речь не обо мне, а о том, как творчество будет жить дальше. Когда молодые художники сталкиваются с суровой действительностью, в которой они никому не нужны, у них пропадает желание что-то делать. Конечно, она была суровой всегда, но у нас-то была реальная поддержка. Сейчас же ее нет, одни разговоры.

— Что бы помогло Союзу художников сегодня?

— И городу была бы польза, и молодых художников поддержала бы картинная галерея. На родине художника мирового уровня Василия Верещагина нет картинной галереи. Это же нонсенс! Галерея могла бы систематизировать и сохранить все старое, поддержать новое, открыть новые имена, направления, она могла бы сохранить пульсацию времени, открыть дорогу новым талантам. Да галерея с именем Верещагина подтянула бы и бренд Череповца, задала бы ему новый имидж! Я как сумасшедший 15 лет хожу и твержу про эту галерею, да только дело никак не двигается.

На родине художника мирового уровня Василия Верещагина нет картинной галереи. Это же нонсенс!

— Бывало, что у вас крали работы?

— Однажды увели бюст героя Великой Отечественной войны Александра Клубова. Весит он около 100 килограммов, а стоит на одной из центральных аллей Вологды. Подъехали с краном и увели. В металлолом сдали в Москве. Я успел уже новый отлить, когда предыдущий нашли. Причем они успели у него кусок вырезать.

— Самый ваш известный в Череповце памятник стоит на площади Металлургов. Все интересуются, почему мальчик бежит «иноходью»?

— А черт его знает! Такой мальчик подвернулся. Возможно, в наше время он бы даже пионером не стал.

— У вас есть интересная медаль, посвященная Сергию Радонежскому. Как она получилась такой?

— Эта медаль появилась сама. Буквально! Я работал в мастерской над другой медалью, но она не получалась, так что я ударил рукой заготовку. Пальцы попали практически в центр. Я присмотрелся и увидел в рисунке лик Сергия Радонежского. Немного доработал и думаю, когда же он родился — на медали же нужно что-то написать. И тут же по телевизору начали рассказывать о Сергии Радонежском. Я беру снова стек и записываю даты жизни.

— Творческими планами не поделитесь?

— Каждый год в марте я езжу писать этюды. После зимы все оттаивает: и природа, и душа, хочется какой-то новой радости, счастья. В этом году не успел весной, поеду летом. Нужно как-то успеть между выставками. Езжу в основном по северу России, хотя был и в Финляндии.

— На юг не тянет?

— Мне хватает впечатлений и здесь. Чем больше отдаешь тому, что видишь, чем больше занимаешься этим, тем ярче горит огонек внутри. А если не заниматься, ничего не делать, так в один прекрасный момент очнешься в тапочках перед телевизором с лекарствами на тумбочке. Мне в любом случае нужно чего-нибудь делать, потому что если остановлюсь, то умру. Поэтому хожу в бассейн два раза в неделю, проплываю по километру. Не много, но в тонусе держит. Холодной водой обливаюсь каждый день. Кстати, так я вылечился от хронического насморка. Из-за гипса, окалины он появился. Бывает чихнешь, и все: краснеешь, все течет, час нужно лежать, чтобы успокоиться. Десять лет это было. И только когда начал заниматься спортом, лыжами, в бассейн пошел, все прошло.

Семен Мануйлов